Мы продолжаем публикации, приуроченные к необычным праздникам. 15 августа неофициально считается Днём археолога. Как эта на первый взгляд романтическая наука чувствует себя у нас в городе, как ведут себя студенты на раскопах, какие артефакты остаются в памяти, мы узнали у кандидата исторических наук, доцента кафедры «Философия и культурология» КнАГУ, археолога Андрея Александровича Аксёнова.
Археология в Комсомольске, или Тайна «Открытых листов»
В археологии есть такое утверждение: каждый раскопанный памятник — это уничтоженный памятник, так как его уже никто не сможет восстановить. Поэтому археология — это вещь государственного масштаба, вещь серьёзная, и человек, который взял лопату и накопал каких-то древностей, — это не археолог.
Государство относится к археологии очень серьёзно, и, прежде чем приступить к археологическим исследованиям, нужно пройти много административных процедур, прежде всего получить «Открытый лист» — документ, дающий право на ведение археологической деятельности. Выдаёт его Москва, получить его крайне сложно, и у «Открытых листов» очень жёсткие требования. Если человек-исследователь не отчитывается по «Открытому листу», то второй раз получить его уже невозможно.
В дальневосточной археологии подобных примеров много: есть ряд достаточно серьёзных археологов, которые по каким-то причинам не смогли отчитаться по «Открытым листам» (где-то погибли плёнки, когда это происходило ещё до появления цифровых технологий, где-то затопило место…), и «Открытые листы» им больше не выдаются. Они, конечно, участвуют в экспедициях, но под руководством владельца «Открытого листа». Причём ни звания, ни личные заслуги, ни опыт не могут повлиять на это.
Студенты в поле
Дальний Восток — это отдельный регион, который представлен уникальными археологическими культурами. Комсомольск-на-Амуре, конечно, не столица археологии, но есть в городе люди, которые достаточно серьёзно и ответственно относятся к археологическим исследованиям. В КнАГТУ была специальность «Культурология», к сожалению, она не сохранилась в классическом виде, в каком была лет 10 назад, и в традиционном понятии «археологической практики», которая была на факультете с 2001 по 2010 год, для студентов уже нет.
— Андрей Александрович, на какое время вы забирали студентов, отрывали их от семейного очага и чем это было чревато?
— Традиционно практика длилась три недели. Понятно, что на раскопки попадали городские студенты, городские дети… Им тяжело изначально было вписаться в атмосферу палаток, в атмосферу раскопов, работы с лопатами… Но самые страшные слова для дальневосточного археолога это не лопата и тяжёлый труд, а комары, мошка, мокрец. Хотя любые сложности работы «в поле» — это дело временное. Какой бы коллектив ни подбирался, за неделю-другую происходит сплочение.
— В этом же ещё и ваша заслуга, вы же объединяете людей, гасите конфликты… Не уставали?
— Очень уставал. Вообще, труд археолога — это тяжёлый труд, с лопатой, в сложных условиях, но ещё сложнее, когда ты отвечаешь не только за себя, но и за студентов, причём во всём и 24 часа в сутки. Раньше, когда студент уезжал на практику, он находился в таком замкнутом коллективе и никуда особо не мог вырваться, сотовой связи не было, машины тоже были не у всех.
А здесь звёзды сошлись, и однажды, когда мы работали возле Хабаровска, одной из студенток оказалось легко выйти из лагеря, к ней приехали друзья и увезли её… прыгать с парашютом. Причём у её парня парашют не раскрылся, он приземлялся на запасном. Не очень приятная история была. Вроде не дети уже, 17-18 лет, должны понимать. Но всё не предугадаешь.
Был ещё случай, несколько комичный. Над костром висит ведро, полное горячего чая, и одного студента просят его снять. Он говорит: «А как, ручка ведра ведь горячая?» — «Возьми, надень перчатку и сними». Вроде никаких сложностей, кругом лежит не одна тряпичная перчатка. Но студент находит и надевает… тонкую резиновую перчатку, которой и снимает ведро! Соответственно ожог. А ведь совсем не сложное занятие — снять ведро с костра. Аптечки всегда есть. Но в большинстве случаев ими пользоваться не пришлось — соблюдение техники безопасности в экспедициях обязательно.
— А куда ездили, что раскапывали? Были ли ситуации, когда ничего не находили?
— Зря не съездил ни один отряд, находок было много, количество артефактов исчислялось тысячами. Без преувеличения Дальний Восток — это богатые места. Мы участвовали в раскопах на базе отрядов Северо-Азиатской комплексной экспедиции (Сибирское отделение Академии наук РФ, г. Новосибирск), Научно-производственного центра по охране и использованию памятников истории и культуры (г. Хабаровск) и Хабаровского краевого краеведческого музея (г. Хабаровск), участие происходило также и на международном уровне — совместно с профессиональными археологами Института культурного наследия Республики Корея, специалистами из университетов Японии. Не без гордости можно сказать, что студенты специальности «Культурология» были на археологической практике даже тогда, когда ни один из других вузов Хабаровского края не мог себе позволить организацию или участие в раскопках.
Из находок традиционно попадались хозяйственно-бытовые орудия труда, наконечники, сколы, скребки и, безусловно, керамика — самый массовый материал на раскопках. Во многом характер артефактов зависит от конкретного памятника и исторического периода. Для дальневосточной археологии это, как правило, эпохи неолита и средневековья.
Пять миллиметров до чуда
— Было много открытий, было много интересных вещей… Но оставляют яркий след во многом случайные вещи. На раскопках могильника у села Фёдоровка под Хабаровском была найдена «лошадиная бабка» (лошадиная кость служившая для игровых целей) с орнаментальными рисунками. Такая же, как находили в 70-е годы ХХ века и изображение которой находится в роскошном альбоме академика А.П. Окладникова 1981 года. То есть я нашёл предмет, сделанный, скорее всего, той же самой рукой в XIII веке, но с разницей в находках около 40 лет! Это очень интересный момент, когда находишь предмет, а он один в один повторяет то, что было найдено когда-то до тебя и что ты с детства в видишь в книгах.
А второй случай тоже связан с корифеем дальневосточной археологии академиком Окладниковым. Он произошёл, когда меня со студентом Евгением Заплавой (студент, который, побывав на археологической практике после первого курса, продолжал работать в экспедициях до окончания учёбы) попросили к юбилею расчистить стенку одного из старых раскопов (если не ошибаюсь, 1972 года) в Приморье. Чтобы представители делегаций из отечественных и зарубежных специалистов, приехавшие на мероприятие и посетившие памятники, связанные с деятельностью академика, могли посмотреть стратиграфию (т.е. земляные и культурные слои, сформировавшие памятник). Ожидался приезд многих исследователей, профессионально занимающихся дальневосточной археологией, чтобы на месте увидеть вехи исследований академика. Требовалось для наглядности немного, буквально на 3-5 миллиметров, сделать зачистку стенки старого раскопа, и неожиданно из стенки выпала неолитическая чуринга (это художественно выполненный культовый ритуальный предмет, который представляет не только большую научную, но и художественную ценность).
Получается, когда в 70-е годы Алексей Павлович копал раскоп, то буквально 5 миллиметров отделяли его от замечательной находки, и интересный артефакт не попал в нужные руки. Он не изменил бы коренным образом представления о дальневосточной археологии в целом, но это была бы крайне интересная находка, поскольку находки предметов искусства, как правило, единичны и всегда представляют большую историческую ценность, чем бытовые вещи.
— По-моему, шикарная иллюстрация к тому, когда человек отказывается от чего-то большого или устаёт это большое ждать, а потом выясняется, что нужно было подождать минуту. Или прокопать вот эти самые пять миллиметров.
— Здесь дело не в том, что сдались или не сдались. Археология — это вещь очень чёткая. Раскоп это не яма, которую выкопал, где захотел, и продолжил копать её влево, вправо. Решение о месте раскопа, о его размерах принимается серьёзно и обоснованно. И, соответственно, надо иметь определённую необходимость, чтобы изменять его. Это специфика науки. Я не знаю, что происходило в этот год, может, лили дожди, может быть, уже необходимо было завершать сезон и разъезжаться, и приходилось докапывать в спешке. Могло быть много субъективных факторов, которые не зафиксированы в документации, но проявляются внутри самого раскопа. Поэтому решение о завершении и ограничении площади исследования носило вполне объективный характер. Археолог не может бросить на полпути выбранный раскоп (раскоп в глубину должен быть выбран до «материка», т.е. слоя, который уже не содержит культурных остатков), но площадь памятника может быть огромной, и при определении объёма конкретных работ необходимо руководствоваться средствами и возможностями экспедиции. То есть на одном памятнике могут быть заложены сотни раскопов в разные археологические сезоны.
— А не страшно брать в руки ритуальные предметы, да и просто предметы с неизвестной энергетикой?
— Никакой энергетики нет. Археологи, как правило, материалисты, в прямом и переносном смысле, стоящие двумя ногами на земле и не уходящие в какую-то фантастику и тем более предрассудки. В археологии есть место для мечты, но научные мечты называются гипотезой и основываются на объективных данных науки. По поводу предрассудков вспоминается как раз очень интересная история из студенческих практик. Одна из археологических практик проходила на упоминавшемся уже Фёдоровском могильнике, где было найдено много костяков эпохи средневековья. Захоронения были сделаны в виде вторичного захоронения. Причём в таком классическом виде. Трупоположение с системным расположением деталей костяка отсутствует. Это может происходить, например, когда смерть наступила в зимний период, долбить мёрзлую землю — большая сложность и при современных технических средствах, для средневековья это практически непосильная задача. Культура выработала определённое отношение к процессу захоронений — если человек умер зимой, то тело оставляли до весны, причём активно использовали его для промысла — расставляли рядом капканы и ловушки. Тело частично съедалось животными или растаскивалось на части, а весной или летом соплеменники собирали и хоронили уже всё, что осталось. Хотя для дальневосточной земли кость даже для периода средневековья (X-XIII веков) это огромная редкость. И вот одна студентка в начале раскопа категорически заявила, что кости трогать не будет никогда в жизни. Если возникают такие сложности, то никто не заставляет лезть в ямку и доставать именно костяки. Есть много бытовой работы в лагере, и на самом раскопе разных форм деятельности также хватает. Через два дня наблюдаю следующую картину: стоит наша студентка в могиле, в одной руке — кость, в другой — кисточка, и она этой кисточкой очищает кость и говорит: «Ну, не такие уж они и страшные».
— Не тоскуете по раскопкам со студентами?
— Конечно, тоскую. В рамках практики мы работали в весьма кризисные времена, но были специальности и большое желание двух университетов дать студентам практические навыки по специальностям «Культурология» (в КнАГТУ) и «Учитель истории» (в АмГПГУ). В то время даже хабаровские вузы не имели такой возможности. Причём мы ездили в разные регионы — в Комсомольский, Ульчский, Нанайский, Хабаровский, Бикинский районы Хабаровского края. Это очень серьезная работа с научными организациями и исследователями, не только отечественными. Время было очень интересное. Но постепенно поменялись программы дисциплин, полевая археологическая практика (как и сама специальность «Культурология») ушла из учебного процесса.
Личная возможность присоединиться к раскопкам есть, но у меня сейчас маленький ребёнок, я не могу выезжать надолго. Хотя с удовольствием по возможности навещаем коллег и в городе Хабаровске, и в близлежащих разведках.
Как показывает жизнь, у человека, если он съездил в экспедицию, этот опыт остаётся навсегда плюс эмоциональные (как правило, позитивные) впечатления. Не редкость, когда студенты продолжают заниматься археологией после собственной практики, а некоторые и после получения диплома выезжают на раскопы.
— А вы с детства мечтали быть археологом?
— Мечта археолога присутствует, наверное, у всех мужчин. Здесь дело в романтическом ореоле, которым овеяна эта профессия. У меня этот интерес и остался, и реализовался, тем более что я историк по образованию. Было интересно читать про египетские экспедиции XVIII-XIX веков, про тех, кто стоял у истоков науки — пионеров археологии. И, к стыду своему, только придя после школы на исторический факультет, я узнал, что на Дальнем Востоке России история не менее, может быть, даже более интересная и насыщенная, чем в экзотических далёких странах. Например, племенные объединения мохэ и царство Бохай, Золотая империя чжурчжэней Цзинь и мир, взаимодействующий и тесно связанный с ней, по исследовательским возможностям ничем не уступают, скажем, истории Древнего Египта.
Так же только в институте выяснилось, что российский Дальний Восток не просто богат, а буквально усыпан неолитическими памятниками. И эта неолитическая история гораздо интереснее, чем в других, даже в соседних регионах. В силу ряда причин у нас не особо популяризировалась история Дальнего Востока до прихода русских землепроходцев, поэтому не было первооснов, изначального стремления к археологическому исследованию. Я считаю, что большая удача студентов — историков и культурологов в том, что им довелось участвовать в настоящих исследованиях неолитических памятников возрастом до 10 тысяч лет.
Учебники археологии дают знания о дальневосточной археологии, но никакие учебники не могут заменить собой настоящие живые поселения, горизонты раскопанных древностей, которые открываются исследователям. Никакие учебники не смогут дать ощущение находки, открытия, той маленькой строчки, которая вписывается личным трудом и участием в научных исследованиях. Многое из того, что раскапывалось в том числе и нашими практикантами, стало уже практически классикой дальневосточной археологии. В книги не попадают личные находки — лишь указываются наименование памятника и сезон раскопок, но за каждым открытием стоит человек, будь то профессионал или студент, который никогда до сего дня не видел ничего древнего. Есть даже замечательная фраза, о том, что наименее опытный исследователь на самом бесперспективном участке раскопа сделает самое значительное открытие.
Общее романтическое впечатление от археологии только после первой экспедиции сменяется пониманием того, что наша дальневосточная земля — это не просто пустая земля, где изредка находят археологические памятники, а огромное количество разнообразных по историческим периодам и качественному наполнению материалов.
Причём работа в экспедициях, полевая работа — это примерно 1/5 часть того, что представляют из себя раскопки. Выкопанный материал необходимо обработать, промыть, склеить, сделать датировки материалов, а также подготовить отчёт, фотофиксацию и, наконец, издать, то есть представить на суд всего научного сообщества свою работу. И это огромный и кропотливый труд профессиональных исследователей.
Археологи в течение зимы или того времени, когда невозможно заниматься раскопками, занимаются обработкой материала. Все находки идут в ту организацию, которая отвечает за раскопки по «Открытому листу». То есть основная работа начинается уже после раскапывания материала, и к ней студенты нашего города уже не привлекаются.
Но полевая часть археологии, помимо научной важности, самая романтическая часть исследований, и студенчество имеет честь участвовать в ней и создавать её.
Праздник в честь сообразительности
Несмотря на то, что День археолога имеет вполне современную историю, основа его появления уходит в разные фантастические споры и предположения. Я расскажу вам вариант, которую получил из уст мэтра дальневосточной археологии доктора исторических наук Виталия Егоровича Медведева. История в несколько вольном изложении такая: был замечательный археолог Владислав Иосифович Равдоникас (1894-1976 гг.). Был он дядькой очень серьёзным, но, как в анекдоте: «Историки делятся на две группы: непьющие и археологи», вот он был истинным археологом.
Однажды утром 15 августа он проснулся и немножко (а может, и совсем не немножко) пригубил. И тут по археологическому лагерю несётся весть: на раскоп неожиданно приезжает девушка-корреспондент брать интервью о раскопках. Студенты бегут предупредить Равдоникаса, но уже поздно, именно сегодня он, как назло, пьян. А девушка-корреспондент уже приближается. Предстать пред очи прессы подшофе без всякого повода — для истинного интеллигента это, по меньшей мере, некрасиво, а в придачу ещё и археолога — это просто невозможно.
Что делать в таком случае? Нужно немедленно узнать, какой на сегодняшний день имеется праздник. Сейчас эта проблема легко решается в Интернете — спросил и моментально получил возможность увидеть все, что отмечают 15 августа на всем культурном пространстве прогрессивного человечества. А в поле в палатке (скорее всего в 50-60-е годы ХХ века) — где ты найдешь информацию?
Но и в советское время возможность быстрого спасения из сложившегося конфуза была, и возможность эта представлялась в виде отрывного календаря, где на каждом из 365 листков содержалась полезная и весьма занимательная информация и на многих-многих листах писали, что сегодня (в конкретный день) советский народ празднует такой-то большой или не очень большой профессиональный праздник.
Наверное, улыбка освещала лицо археолога в тот самый момент, когда рука Равдоникаса тянулась к спасительному календарю, в календаре открывался лист, и вот оно — 15 августа. Но идея тут же потерпела сокрушительное фиаско — открыв необходимый лист, наш герой в ужасе видит, что на листе 15 августа в отношении праздника пусто. Совсем пусто. Ну нет никакого профессионального праздника. Совсем нет, никакого, даже самого завалящего.
Но сдаваться не в привычке археологов. Ничто их не может остановить в добывании тайн древностей. Ничто не остановит их и в других проблемах.
И тут ему в голову приходит светлая мысль: раз никакого праздника нет — значит, его необходимо создать. Причём создать здесь и сейчас. На вопрошение корреспондента (скорее всего, словесно не озвученное): «Почему сегодня в рабочий день он немного пьян?» Равдоникас говорит: «Всё в порядке, сегодня можно. Ведь сегодня большой праздник — День археолога!». Корреспондент записывает, уезжает, но студенты-то знают, что никакого Дня археолога в природе нет.
А здесь нужно ещё сказать, что раньше студенты за один полевой сезон старались поработать сразу в нескольких экспедициях, переезжая с места на место. За один археологический сезон можно было поработать в Таджикистане, потом переместиться по своим археологическим книжками, например, в Новгород или в Томск. Это была целая система: посмотреть, поработать, познакомиться с раскопами, с наукой. И студенты достаточно быстро распространили эту шуточную историю.
Это легендарная часть. Но дата 15 августа вполне оправданна, потому что к этому сроку уже завершаются все работы, основа раскопа выбрана, и остаются лишь последние этапы раскопок, например, забросать назад раскопную яму или рекультивировать выбранный слой земли. Да, раскопные ямы не бросаются. Во второй половине августа затевать крупные работы нет уже смысла. Большая часть отрядов были из студентов, и именно для них звучит завершающий аккорд. 15 августа уже чётко понятно, что полевой сезон подходит к завершению, и этот праздник даёт возможность сохранить впечатления.
Так родилась традиция. Как празднуют День археолога? По-разному, но во многих археологических отрядах происходит посвящение в археологи. Этот процесс творческий, яркий, в разных экспедициях проходящий по-разному, и часто это большая тайна.
В отрядах изредка бывают те, кто не доходил до конца, кому не нравилась работа в поле, их приходилось отправлять домой, но таких студентов единицы. Тех же, кто прошёл все полевые трудности до конца, ждал таинственный, страшный, яркий и запоминающийся обряд посвящения в археологи. Не будем выдавать тайны посвящений, предоставим читателям самим увидеть на фотографиях некоторые моменты из обряда. А в заключение хочется поздравить с Днём археолога всех, кто встречает его в поле. А также всех тех, кто причастен в той или иной мере к науке о древностях!
Ульяна Боровинская
