В небольшом домике на окраине города Шимановска, что в Амурской области, в этот вечер было непривычно тихо: не слышно ни звонкого смеха ребятни, ни пения Марии. Уснула на руках у матери годовалая Алла. Шестилетний Серёжа, обидевшийся на отца, что тот не хочет сегодня играть с ним в солдатиков, играл один, да так и задремал на лавочке, свернувшись калачиком. Старшая дочь Лида – ей восемь лет, – помыв посуду после ужина, пытается приструнить четырёхлетнюю непоседу Надю, мешающую ей своими капризами уловить смысл разговора родителей, которые после ужина не разошлись по своим делам, как обычно, а всё ещё сидят за столом.
Лида услышала слово «война» и скорее почувствовала, нежели осознала: случилось что-то страшное. А увидев мамины слёзы, захлюпала носом и уж совсем расплакалась, когда мама горько и жалостливо запричитала на плече у отца.
– Ванечка, как же так?! Дети мал-мала меньше… А заберут тебя на войну, как же я одна-то их вытяну? А ежели не вернёшься с войны-то… Зачем мне жить? Для кого я четверых-то рожала и пятого под сердцем ношу?
– Не мокри глаза раньше срока, – нарочито строго урезонил её Иван, боясь допустить, что женское отчаяние перейдёт в неуправляемую истерику беременной женщины. – Погоди причитать-то. Меня, чай, не завтра призовут, а у тебя на сейчас важнейшая задача – сына здорового родить. И не порть там мужика слезами бабьими! Да и чего без ума голосить-то? В помощниках у тебя Лидка останется – где по хозяйству, а где и за малыми присмотрит. И Серёга мужиком растёт: воду, дрова – на него возложишь.
Ивана призвали в армию в марте 42-го. Успел он и с маленьким сыном понянчиться, и с соседями договор сладить, чтобы для кормления пацана молочка козьего давали: Мария к тому времени устроилась на работу, и малышу в течение дня материнскую грудь заменяла бутылочка с козьим молоком.
После ускоренного обучения сапёрному делу на Дальнем Востоке военный эшелон помчал Ивана на фронт. Проезжая ночью Шимановск, Иван всматривался в редкие огни города, пытаясь угадать свой дом и мысленно приласкать родных. Было как-то особенно смутно на душе… Что-то кольнуло в груди, и самовольная слеза размыла очертания городских окраин. «Минутная слабость», – решил про себя солдат, глубоко затянувшись цигаркой, участливо протянутой новым армейским товарищем. А уже на фронте, с первым письмом из дома, пришла и горькая весть, что малыш умер…
Писала ещё Мария и про то, что Серёжка совсем от рук отбивается: «…рогаток с соседским Валеркой наделали и на фронт к тебе собираются. На Валеркиного отца похоронка давеча пришла, так он мстить за убитого отца на фашистов с рогаткой собрался, и Серёжка туда же с ним – за брата. Ты, Ваня, в письме строчку отдельно для «мстителя босоногова» отпиши, вразуми шалопутного…»
И отписал Иван, и вразумил, что мужики и в тылу нужны, что «мать на работе весь день, а твоя мужская обязанность – младших сестёр всячески оберегать и в обиду не давать».
А в октябре 43-го Ивана, «прошитого» автоматной очередью на Днестровской переправе, врачи госпиталя вытащили с того света, выцарапали из русского солдата и весь германский свинец. Когда Иван уже шёл на поправку, медицинская сестра, сделав ему очередную перевязку, порадовала известием, что пришло из дома письмо. В нём после Марьиных слёз про его ранение и длинного списка родных и знакомых, желавших ему скорейшего выздоровления, была и маленькая приписка: «Ванечка, за нас не волнуйся, у нас всё хорошо: малые детишки подрастают, старшие в школу ходят. Серёжка со своим другом наделали себе заместо рогаток каких-то «пугачей», которые огнём стреляют. Опять на фронт его Валерка подбивал, но спасибо нашему участковому: провёл с ними надлежащую работу – угомонились сорванцы. Правда, успел Серёжка изрезать голенищу моего кирзового сапога на кобуру для своих «пугачей». Теперь на работу хожу – одна нога в сапоге, другая в валенок обута. Соседка Груня валенок дала, она на подшивку его оставляла, но вот мне для носки сгодился. А что, верх целёхонек. Ну, подошва хоть и тонкая уже, но я стельку потолще кладу, и ноге совсем не холодно».
После госпиталя Иван был комиссован по инвалидности и в 44-м году вернулся домой.
Мария суетилась у плиты, готовя нехитрое варево в большом чугуне, старшая дочь руководила младшими по сервировке стола, который «ломился от яств», в основном – из солдатского пайка Ивана. Сын в отцовской пилотке с соседскими пацанами штурмовал заброшенный сарай, где «засели фашисты». И в который уже раз за годы войны отважная ватага, несмотря на полученные «в бою» ссадины и ждущий дома воспитательный ремень, отчаянно и громко добивала Гитлера в собственном логове.
Иван во дворе, сидя на низенькой скамеечке, что ещё до войны малым детям сколотил, разговаривал на фронтовые темы с довоенным товарищем Степаном, который вернулся с войны без обеих ног и передвигался на самодельной конструкции: доска и четыре подшипника вместо колёс. «Закусив» полстакана самогона глубокой затяжкой крепкого самосада, Степан заговорил – о другой войне.
– А я, Иван, уж полгода как вернулся. Вернее сказать – вернули. Возвратили моей Грушеньке обрубок от меня. Я думал, Иван, что война для меня закончилась… С фашистами – оно так и есть. Но я сейчас с собой – каждый день в бою. И устал я… Смертельно устал. Жалею уже о том, что не убило меня тогда наповал в том бою с немцами. Сейчас бы и сам не мучился, и обузой бы для родных не был.
– Степан, ты солдат! Ты ноги не в бане, с полки падая, потерял, а в бою! И солдат силён не только руками и ногами, но и духом своим. Мы с тобой, Степан, в таком пекле побывали и не дрогнули, а здесь – в тылу – среди баб и ребятишек нам совсем негоже свой кислый дух казать. Какие ни есть, но на данный момент мы для ребятни пример, а для жён своих – единственная опора, где делом, а где и словом. А нужное слово для женщины иногда слаще мёда и дороже изумруда всякого.
Иван увидел входящих во двор соседок: жену Степана Аграфену и солдатскую вдову Варвару, получившую на своего Матвея похоронку в 42-м году. Он помахал им рукой:
– Проходите, люди добрые, сейчас и мы подтянемся. Степан, завтра помыслим, к какому делу нам себя приложить, я ведь теперь тоже не для всякой работы годен. А сейчас пойдём уже за стол.
Выпили за возвращение Ивана. Счастливая Мария попыталась было затянуть весёлую и залихватскую песню, но не шёл задор в голос… Война ещё продолжалась.
В апреле 45-го Мария родила пятого ребёнка. Девочку назвали Галиной.
Иван Петрович и Мария Фёдоровна ЧЕРНИКОВЫ – мои дедушка и бабушка.
Сейчас их уже нет, но, дожив до старости, они вырастили пятерых детей и успели понянчить десятерых внуков.
А в память и в благодарность им за Победу 9 Мая в колоне «Бессмертного полка» ходят уже их правнуки с праправнуками.
Евгений ДАНИЛОВ, сотрудник редакции газеты «Дальневосточный Комсомольск».
В заглавии рассказа использована картина Михаила КУГАЧА «После Победы» (1980 г.)
