В сегодняшней подборке стихов и прозы, присланной в редакцию комсомольскими поэтами, дышит весна. С остатками грязного снега и нежной зеленью, первыми одуванчиками; с отзвуками далёкой Великой Отечественной войны и Днём Победы; с грохотом специальной военной операции, победу в которой ещё только предстоит завоевать.
Татьяна Мирчук
ПЕРВЫЙ ЦВЕТОК
Холодно, сыро, темно, убого.
Серое небо, асфальт, деревья…
Каплю тепла попрошу у Бога,
В скорый ответ до конца не веря.
Только на миг разомкнутся тучи,
Выглянет солнце и мне протянет
Тонкий совсем золочёный лучик,
И веселее на сердце станет.
Вдруг я увижу: вдоль теплотрассы,
Сквозь прошлогодней травы унылость,
Яркой весенней зелёной краской
Первая травка уже пробилась.
Значит, и мрачных тонов постылых
Скоро не будет! Мне милый мальчик
Нынче сказал, я совсем забыла,
Что-то про сорванный одуванчик.
ВЕСЕННИЕ ФАНТАЗИИ
Надо бы меньше смотреть на лужи,
На чёрный снег и грязь под ногами,
А, выбрав глазами участок суши,
Представив на миг, что это пергамент,
Раскрасить его, как ребёнок, споро
Штришками и пятнами по сезону,
Где одуванчиков целый ворох
Золотом блещет в траве зелёной.
И, запрокинув лицо, вглядеться
В парусник белый на синем фоне.
И вслед за ним, как в далёком детстве,
По бездорожью рвануть в погоню.
***
Яблонька-тонконожка
Девочкой стройной встала
В белой, как снег, одёжке
Для выпускного бала.
Только одно мгновенье
Счастье её продлится –
Белое оперенье
С веток взовьётся птицей.
И полетят по свету
Нежные лепесточки.
Это начало лета –
Новой поэмы строчки.
Ирина Мещерова
ЧУЖАЯ ВОЛЯ
Я раскололась на две половинки:
Вот он, внезапный удар палаша.
Русская я и украинка,
И оттого кровоточит душа.
Волга и Ворскла судьбой коловратной
Перемешались в крови у меня.
Прадеды были по роду не знатны,
Землю пахали, устои храня.
Парубки… Парни… Родные кровинки
Волей чужою – на двух берегах.
Я раскололась на две половинки,
Кровь моя льётся на голых полях.
ПУСТОТА
Когда горшок пустой, без каши,
Забыли вечером накрыть,
С утра брались прабабки наши
Его по стенкам колотить,
Тем изгоняя злобных духов,
Налезших за ночь до краёв,
Несущих беды и разруху
Под благодатный мирный кров.
Я убедилась в этом лично:
Где нет добра и красоты,
Там зло заводится обычно.
Сосуд не терпит пустоты.
Марина Зименкова
***
Где-то живёт моё тихое счастье
И наблюдает за мной без участья.
Тихое счастье, ни много, ни мало.
Я уж его и звала, и кричала,
И ворожила, и просто молила,
А оказалось, оно уже было.
А оказалось, всё, что случается,
Счастьем со временем и называется!
Георгий Куниловский
НЕМИРНОЕ НЕБО
Дом свой и двор свой. И благо хозяйке –
Можно развесить бельё без утайки:
Сына штанишки и платьица дочки,
Блузки и кофты и мужьи сорочки.
Тихо всё вешает Ганна-певунья,
Ночь плохо спавшая при полнолунье.
При полнолунье всегда сон – мученье.
В этот раз был он с неясным значеньем.
Не объяснить сон словами простыми:
Будто пришли в её дом с понятыми
Люди военные – начали опись
Детских игрушек, на взрослых озлобясь.
В доме верх дном они всё перерыли
И молчаливо потом уходили.
Нет, ничего они с дома не взяли,
Но почему-то все были в печали.
Ганна и этак и так сон рядила.
Так поняла, что какая-то сила
Ей угрожает бедою большою.
С тем и вошла в дом с тяжёлой душою.
Ближе к столу подошла и присела,
Как в её дом смерть снарядом влетела.
Ахнул снаряд, и тротилова сила
Всех, кто был с нею, мгновенно сгубила.
Тихо кругом. Только слышно так странно
Шелест белья, что повесила Ганна.
Сына штанишки и платьица дочки,
Ганнины кофты и мужьи сорочки
Ветер колышет, твердя про былое.
Их уже нет, а бельё как живое…
АТАКА
Рассвет. Рота знает: идти ей в атаку.
И в эту атаку идти, как на плаху,
На верную смерть – не бывает верней.
Бойцы понимают: быть может, последний
Их бой за высотку на крае переднем –
За правду – её не бывает правей.
По-разному правду ту сносят и чают.
Глядит капитан, а он всё примечает:
Бывалые, выпив сто грамм, «хороши».
А этот молоденький страх свой смиряет,
Молитву с бумажки тайком повторяет,
Что мать припасла, о спасенье души.
И, чтоб ободрить молодого немного,
«А что, быть слабо человеком без Бога? –
Спросил капитан паренька невзначай. –
Но коль помогает, молись, разрешаю.
Но я, как народ, это так полагаю:
На Бога надейся, да сам не плошай».
Тут вышла команда: «В атаку!». И скопом
В атаку бойцы поднялись из окопов.
Ударили дружно. В ответ – не слабей:
Косила ряды пулемётная сила.
И души бойцов в небо смерть уносила,
Как коршун уносит в когтях голубей.
А те, кто живыми на время остались,
К земле, как к последней защите, прижались.
Казалось, в атаку уже не поднять.
Но вот капитан приподнялся сначала,
И в «бога», и в «душу», и в «мать» прозвучало
(Надеюсь, понятно, какая там «мать»).
И с ним от земли поднялись, ещё в страхе,
Все смертники этой рассветной атаки.
Им яростный крик смертный страх перебил.
Тот яростный крик, из корней непристойных,
Времён праславянских, язычески тёмных,
Подняться заставил, прибавил им сил.
И сотнею глоток был крик приумножен.
И в рёве зверином уже был возможен
Рывок до окопов. И сделан рывок.
Рванул и боец, что молился до битвы.
Слова позабыв материнской молитвы.
Он тоже кричал, как кричать только мог…
История вышла там, впрочем, простая:
Ненормативная лексика злая
Бойцам помогла взять врага на распыл.
Погиб капитан, сквернословящий Бога.
Погиб и боец, что просил так немного.
Но тот, кто был свыше, обоих простил.
Но я пью горилку и водкой её запиваю.
Погиб россиянин – я душу его отпеваю.
Погиб украинец – его отпеваю я тоже.
От этих смертей я клонюсь над столом головою
И пробую все же запеть про своё тихомолком.
Но грудь распирают вокабулы волчьего воя –
Так песня из самого сердца выходит осколком.
Татьяна Колесникова
***
Маме посвящается
Военным лихолетием ведома,
В деревню шла голодная тоска.
Угрюмы окна серого детдома –
Детей везли сюда издалека.
Скопирован луною дома профиль…
Украдкой подходили ко двору
В надежде получить пусть не картофель,
А жалкие очистки – кожуру.
Никто не видел слёзы на их лицах,
Из глаз лился немой мольбы поток:
«Позвольте, тётя, принесу водицы,
А вы мне хлеба корочку, чуток…»
Из старой одежонки шили кукол
Детишек деревенских поразвлечь.
И не было солдаткам горше муки –
Слезу глотая, просьбой пренебречь.
Полуголодны, полуживы сами,
И жаль детей своих, и жаль чужих.
С подтянутыми вечно животами,
А в хлебе – лебеда, прогорклый жмых.
Имеют цену золотые слитки.
Дороже золота в тебе от этих лет –
Порыв душевный: всё отдать до нитки,
Закрыть собой от горестей и бед.
Нина Куркова
ВОЙНА И ЛЮБОВЬ
(рассказ фронтовой медсестры)
Служила в роте медсестрой
И шла совсем недавно
В который раз с бойцами в бой
С мужчинами на равных.
И каждый был мне словно брат,
Но среди них один
Высокий стройный лейтенант –
Он мною был любим.
Тащила раненых солдат
И мёртвых после них.
Но был любимый синий взгляд
Ещё среди живых.
Настанет день, мечтали мы,
Победною весной
Счастливой парою с войны
Вернёмся с ним домой.
И мы доверились судьбе,
Несбывшимся мечтам…
А счастье шатко на войне,
С бедою пополам.
Словами мне не передать
Отчаянья набат:
Не смог, прошитый пулей, встать
Мой милый лейтенант…
Уже Победы дождик льёт,
Войны рассеяв дым.
Под сердцем маму ножкой бьёт
Плод той любви – наш сын.
Елена Литвиненко
ДАЛИ!
Забрала война у Александры мужа и оставила пятерых детей горькой безотцовщиной. Тяжко приходилось. Голодно. Колхоз забирал и силы, и то, что вырастало на личном подворье. И было у Александры несколько сестёр. Все при мужьях – повезло, вернулись с войны. Когда совсем невмоготу становилось, отправляла Александра младшего:
– Иди к тётке Аксинье или к тётке Елене, попроси еды.
А Володька – худеющий, забитый, стеснялся. Приходил и сидел молча.
С печки подслеповатая бабушка спрашивает:
– Ты Володька?
– Да.
– Санькин?
– Да.
Старуха смахнёт слезу, полезет под подушку, украдкой сунет ему сухарь. Малец отчаянно дальше сидит. Аксинья сварит картошки, отсчитает штук пять. Володька схватит и бежит домой счастливый, а там ждут мамка и сёстры голодные. И он издалека кричит тоненьким голоском:
– Дали!
