В канун Дня защитника Отечества «ДВК-Медиа» собирает по редакции армейские байки. Вот одна из них, о том, как корреспондент 18 суток провел на гауптвахте.
В годы армейской службы довелось мне побывать на гарнизонной гауптвахте. Один раз и сразу 18 суток, из которых 15 прошли в одиночной камере.
Помещение четыре шага на четыре, каменные стены, пол, в середине камеры — каменный столбик, который служил в качестве стола, переносные деревянные нары из штакетника.
Самое трудное в одиночной камере — это время. Спустя два-три дня оно превращается в какую-то тягучую, тоскливую субстанцию. От невозможности говорить, читать, нормально спать ты постепенно теряешь связи с реальностью, день сливается с ночью и тянется вечно. Иногда караульные, с которыми мне удалось наладить хорошие отношения, приносили газеты, но это бывало не часто.
На прогулке удавалось перекидываться парой слов со знакомыми однополчанами, которые отбывали сроки в соседних камерах. Им было легче, у них в камерах было по 5-7 человек.
От всепоглощающего удушливого безделья и чтобы убить время, я подобранным на прогулке камнем выцарапывал на стене свои свидетельства жизни. Судя по изрядному количеству надписей, камера пользовалась популярностью практически у всех родов войск.
Через 15 дней, когда мне уже стало казаться, что на «губе» придётся провести весь остаток службы, открылась дверь, и конвой впихнул в камеру очередного страдальца. Радости моей не было границ. Наконец-то появился собеседник! Тем более сокамерник оказался однополчанином, назовём его, скажем… Петровым. Мне было известно, что полтора месяца назад он сбежал из части, то есть являлся дезертиром. Но мне было плевать, я накинулся на него с вопросами: как там на воле? Петров же к беседе был не расположен, жалко улыбался и выглядел очень подавленным. Мне было не понять его беспокойства. Ну да, оставил часть, случаи побегов в Советской Армии были нередкими, и, как правило, командование старалось не выносить сор из избы, заминая дела и переводя сбежавшего в другую часть. Так что переживания Петрова мне были непонятны.
Через три дня Петрова увёл конвой, и буквально через час пришли за мной. Я ещё успел выцарапать на стене: «Пиночет — козёл! Свободу Луису Корвалану!» Вместо ожидаемого освобождения меня привели в отдел военной контрразведки. Офицер-особист принялся расспрашивать, что говорил Петров и как он себя вёл, на что мне и ответить-то, собственно, было нечего. Спустя полчаса это стало понятно и особисту. Он махнул рукой, позвонил в часть, выписал справку о моём освобождении, и — «сизый полетел из лагерей…» Перед уходом я спросил у особиста, почему такая суета из-за какого-то побегушника? Оказывается, рядовой Петров после побега из части месяц скрывался в дачных посёлках под Благовещенском, воровал у дачников еду, одежду. Через месяц, посчитав, что суматоха с его поиском улеглась, сделал попытку перейти советско-китайскую границу. Ну, попытка не пытка, говорил товарищ Сталин товарищу Берия, беглеца поймали.
В конце концов я понял, почему Петрова подсадили ко мне — решили, что я его разговорю, а потом сдам содержание беседы. Но я не оправдал надежд. Честно говоря, мне уже было всё равно — за воротами ждала свобода, и наши дороги с Петровым разошлись.
Евгений СИДОРОВ
