Произведения писателя Владимира ТЕНДРЯКОВА – всегда остроконфликтные, рассказывают о нравственных проблемах общества, о войне, о жизни в деревне. В них не описываются события из жизни нашего дальневосточного края, но они относятся и к нашей истории. Наш край – это край деревень, и наш город тоже вырос из села.
Поэтому сегодня мы познакомимся с деревней 30-х годов, с коллективизацией и раскулачиванием, становлением колхозов. Казалось бы, всё это далеко от нашей сегодняшней городской жизни, но если мы оглянемся назад, то увидим собственные деревенские корни.
Судьи и хлеборобы
События повести «Кончина» происходят в деревне Пожары. Здесь «давно уже разделили землю самого наибогатого мужика Афанасия Тулупова. А земля – не хлеб, её трудно делить поровну. Тебе попался чернозёмный клин, мне – чистый песочек. Ты доволен, а я нет». Сам Тулупов теперь побирается на пропитание. Но затеявшие сие дело революционеры недовольны:
– Тулупова распотрошили, а сами? Каждый из вас в нутре мироед, только кишкой потоньше. Вот лично я, как презревший всю гнусную суть частной собственности, не хочу для себя тулуповской земли! Я за то, чтобы сообща её пахать. Чтоб одной семьей – коммунией! — так говорил односельчанам вернувшийся с гражданской войны бывший батрак Матвей Студёнкин.
– Чем займёшься? – спрашивал его сосед Иван Слегов.
– Контру буду стричь, вижу мелкой сволочи наплодилось, – отвечал Матвей.
– Судей теперь у нас много, а вот хлеборобов настоящая крутая недостача, – ответствовал Иван».
Агент империализма
Иван Слегов сумел разбогатеть – сменял лошадь на поросят (невиданный обмен для деревни) и не прогадал: за два года набрал крупное стадо. За мясо платили погуще, и вскоре Слегов сколотил свинарник, купил новых коней.
– Агент империализма этот ваш Ванька, – говорил про него Матвей.
Отец Ивана сызмала приучал сына к книгам, отдал на обучение в город. В городе Ивану попалась учёная книжка «Основы улучшающего землю хозяйства». Местные земли считались незавидными, но Иван усомнился в том, что плоха земля.
– Ежели она питает могучие леса, то уж и человека сможет, сумей из неё взять.
Ивана потянуло домой. Он мечтал принести богатство для всей деревни.
Но теперь здесь заправлял Студёнкин, организовавший штаб коммуны «Власть труда», но сам весь день занимавшийся лишь тем, что давил махорочные окурки о чугунный письменный прибор. Заместителем себе выбрал – Пийко Лыкова, удобного человека бедняцкого роду, умевшего ладить со всеми.
Наступил ли порядок?
– Ой, нет. Пахали и сеяли – мучились, засеяли половину земли. Косили – мучились, ни «живой» телеги, ни целого хомута. Мучились, убирая тощий урожай. Зимой пали три лошади. Коммуна гибла от бедности.
Акулёнки
Здесь мы перейдём к произведению «Пара гнедых». Оно про то, как по указу большевиков беднота переселялась в дома зажиточных крестьян. И заправлял этим делом отец Тендрякова, революционер Фёдор. События 1929 года пятилетний Володя запомнил отчетливо: «В воздухе висит нагретая пыль, скрип несмазаных колес, выкрики: «Шевелись, дохлая!». Навстречу друг другу тащатся гружёные возы, везётся житейский скарб – перины, матрацы, самовары, сундуки, горшки, лохани. Село поднято, село переезжает. В стороне топчется кучка мужиков:
– Мирошка-то, гляньте, цинково корыто везёт. А ещё в бедняках ходит. Цинково корыто – вещь!»
Последним «ехал» Ваня Акуля. «Мужики заулыбались:
– Что-то коней не видать. Под шапкой-невидимкой оне. Зачем Ване лошади, когда у него и своих ног в хозяйстве много.
По дороге пылило шествие. Впереди – ребятня. Только старший из Акулёнков был в штанах, на каждом шагу мерцал в прореху голым коленом. Нет беднее в селе семьи. Акулёнки жили даже не в доме, а в бане. Но сейчас они перебираются в дом Антона Коробова – лучший в селе».
Подминашки
«Антон Коробов – кулак! Нет никакого сомнения! Он имел две лошади. Таких коней не было ни в нашем селе, ни в соседних сёлах, да и были ли лучше на всем свете? Лучших и представить нельзя. Я тайно и безумно любил этих коней – никогда не мог досыта на них наглядеться».
Антон Коробов подошёл к мужикам, к отцу Володи, и стали размышлять о равенстве:
– Всеобщее, значит… Ты – мне, я – тебе, а вместе мы Ване Акуле равны? – говорил Коробов.
– Не нравится? – отвечал отец.
– Нет, почему же, я-то готов, да ты, Фёдор, всё сердито подминаешь. Ты наверху, я внизу – равенство?
– Не наш класс в эти подминашки первым играть начал.
Антон Коробов блеснул улыбочкой:
– Ах, вон что! Вам старые ухваточки приспособить не терпится!».
Не нищеброд!
«Тут подошёл Мирон Богаткин, тот самый, имевший цинковое корыто.
– Завидую, брат – сказал ему Коробов. – Ты нынче в ласке, а я в опаске. Нынче у меня дом отняли, завтра коней, а послезавтра… Поэтому и готов я сейчас же пролетарием стать.
– Дело нехитрое, – произнёс Мирон. – Отдай мне коней. Я пролетарием-то всю жизнь, поднадоело.
Фёдор отозвался с пренебрежением:
– Ещё Карл Маркс отмечал: ни один мироед добровольно не отказывался от своей собственности.
– А кто говорит, что я — добровольно? Нужда заставляет, я их, лапушек, на руках выносил, заместо детей.
Отдал Коробов коней, а Мирон взял.
– Ох, и скользкий ты враг, Антон! Та глиста, которая изнутри точит, – говорил Фёдор. Также предупреждал и Мирона:
– Проснись, глухота! Ликвидация начинается: кулака как класс. Хочешь, чтобы и тебя, беспортошного, ликвидировали? Сам же недавно кулаков клял, теперь в клятые лезешь?
– Нынче другое звание мне вышло: не нищеброд! – отвечал новоявленный собственник».
Антон Коробов исчез из села. «Отец не сомневался:
– Этот устроится, что червяк в яблоке».
Устроился или нет – писатель об этом не говорит. Так же, как и о судьбе Мирона. Вскорости никто уже не вспоминал о нём – шла сплошная коллективизация, раскулачивали и ссылали тысячами.
Два мира под солнцем
Но вернёмся в деревню Пожары. Радикальность методов Матвея Студёнкина не пришлась по душе сельчанам, обнищавшая коммуния выбрала себе нового председателя, бывшего зама Студёнкина – Евлампия Лыкова. Иван Слегов так же, как и Антон Коробов, отдал коней и прочее имущество колхозу. Кони вскоре зачахли. Затаил зло Иван на всю деревню, не желавшую принимать его знания и умения, не доверявшую ему. Задумал совершить поджог колхозной конюшни, но при попытке был огрет оглоблей Лыкова.
Евлампий никому не рассказал о случившемся, поставив условие – будешь бухгалтером, моим помощником. Деваться Ивану некуда, он стал инвалидом. А Лыков вскоре начал говорить про него – мой посох. «Евлампий опирается на Ивана, Иван на костыли, которые подарил Евлампий, – квиты выходит». С хозяйственными подсказками Слегова и пробивными способностями Лыкова колхоз вскоре стал миллионером.
Соседние деревни не могли похвастаться тем же самым. Деревня Петраковская граничила с Пожарами. Племянник Лыкова, Сергей, получавший образование агронома, проходя как-то через Петраковскую, был поражен её нищетой. Границы колхозов разделял небольшой просёлок. «С одной его стороны – зеленеющие хлеба, с другой – белёсые, редкие колоски в траве. Два мира под одним солнцем – тут сытость, там голод, здесь колос, там бурьян!»
Но почему?!
Таким вопросом задался Сергей. Его помощница девочка Ксюша нехитро отвечала на этот вопрос: у нас же Евлампий Никитич!
Наверное, и все так отвечают, думал Сергей. Лыков – человек особый, гений в своём роде, спасает от нищеты. «Но разве нужна гениальность, чтобы выращивать хлеб? Если так, то люди давно бы повымерли с голоду» — так думал потрясённый Сергей.
Он напросился председателем в Петраковскую. Чудом сумел вдохнуть надежду в разуверившихся петраковцев. Знания агронома и вера крестьян принесли плоды – был снят неплохой урожай. Но только с технической помощью колхоза-миллионера. Есть помощь – есть урожай, не стало помощи – снова бурьян. «Особый человек» Лыков воспитал в себе дурной характер, увидел в племяннике угрозу своей власти, перестал помогать ему и отстранил от дел.
Поговорим, начальник?
Не хватает газетного места, чтобы вместить всю боль деревни, описанную в книгах Тендрякова. Особое место занимает рассказ «Хлеб для собаки». Он о сосланных кулаках, умиравших летом 1933 года в привокзальном сквере от голода. Это про них сказал Горький: «Если враг не сдаётся, его уничтожают». Они не сдавались. Что ж… попали в березняк.
И всё-таки было жаль злого врага. Хотя мальчишки иногда дразнили:
– Враг-вражина, куркуль-кулачина. Кору жрёт, вошей бьёт, с куркулихой гуляет – ветром шатает.
10-летний Володя стал свидетелем разговора между первым секретарём райкома партии и одним из шкилетников:
– Поговорим, начальник? Перед смертью скажи, за что меня? Неужели за две лошади?
– За это. Дал бы ты рабочему хлеб за чугун?
– Что мне ваш чугун, с кашей есть?
– То-то и оно. А колхоз готов за чугун рабочих кормить. Хотел ты идти в колхоз?
– Не хотел. Всяк за свою свободушку стоит.
– Да не свобода причина, а лошади. Кормил, холил и вдруг отдай? Разве не так?
– Отыми лошадей, начальник, и остановись. Зачем ещё и живота лишать?
– А ты простишь нам, если мы отымем? За спиной нож точить не станешь?
– Кто знает.
Всеобщее равенство
Вот такой диалог – поразмышлять о нём каждый может сам. Попробую и я. Кто начал первым играть в «подминашки»? Риторический вопрос? Да и важно ли, кто первый? Не важнее ли, кто сумеет прекратить? Продолжая размышления о всеобщем равенстве, думаю, что оно заключается в равенстве прав и свобод для всех – и кулака Антона Коробова, и бедняка Ивана Акули. А там уже и от каждого по способностям и каждому по потребностям. И по закону – тому, который основан на обеспечении и охране прав и свобод для всех.
Фото с сайта cultinfo.ru
