Один из главных редакторов газеты «Дальневосточный Комсомольск» — Анатолий Кикоть руководил редакцией с конца 90-ых годов до 2009 года.
Это было удачное время для газеты. Конечно, прежних тиражей в десятки тысяч экземпляров уже не было, однако финансовое положение редакции являлось более чем благополучным, а обширный кадровый состав позволял делать наше издание куда более объёмным и разнообразным. Именно Анатолий Григорьевич принимал меня на работу, когда я пришёл устраиваться сюда фотокорреспондентом. Для меня это было настоящим экзаменом. Сегодня за моими плечами уже 13 лет работы в газете «Дальневосточный Комсомольск», но именно в годы, когда руководил редакцией Анатолий Кикоть, я и получил свои главные уроки работы журналистом.
Сегодня Анатолий Григорьевич живёт в Краснодарском крае, однако до сих пор он помнит о газете «Дальневосточный Комсомольск». Подтверждение тому – присланная нам статья, в которой он рассказывает о своём военном детстве и о тех людях, которые во время войны защитили нашу Родину от врага.
Те, кто не сдался
Праздник Победы, 9 мая явственно помню с шестого класса школы. Тогда сложилась семейная традиция его проведения. В этот день взрослые не работали, дети не ходили в школу.
По привычке проснулся я рано. Может быть, разбудили какие-то голоса за окнами. Я знал, что в семь часов мать выгоняет корову в поле. Там еще не было травы, но метрах в пятистах от деревни летом скосили кукурузное поле на силос, а стебли остались. После зимней сухомятки с сеном эти будылья были для бурёнок как куриный бульон для оголодавшего человека.
Пастухов на сельском сходе еще не выбирали, поэтому коров отправляли в поле самостоятельно. А хозяйки остались на дороге у нашего дома и разговаривали. О чем – из окон дома слышно не было. Тогда я перешел к окну, которое выходило во двор. У летней кухни стоял столик, рядом с ним мой отец и сосед через дорогу Ефим Тихонович Гудим, учитель истории в школе. На столе двухлитровая банка с желтоватой жидкостью. «Бражка» — понял я. Сегодня фронтовикам положено.
Поеживаясь от утренней прохлады в доме, я повернул на полную ручку громкости радио и шмыгнул под одеяло. По радио шел концерт песен о войне. В сенях послышался шум, в дом вошел Ефим Тихонович, протопал в мою комнатенку, наклонился весь прохладный с улицы, и поцеловал меня:
— С Днем Победы, Толька! Расти большой, солдат!
В школе он был какой-то недоступный. А тут от него пахло бражкой, был он необычно мягок, добр. И от этого праздничный День Победы становился еще праздничнее, светлее, торжественнее.
К двум часам собирались семьями: сосед дядя Костя Стебливский с женой Анной Сергеевной, учительницей; Ефим Тихонович с Анной Тимофеевной, учителем математики; дядя Вася Иванов с Анной Игнатьевной – тоже учительницей. Кто курицу отварил, кто утку, кто полгуся.
О войне разговаривали, но, как мне показалось, уж больно спокойно, обыденно, будто о сенокосе, о подъеме зяби, о доске, которую надо прострогать.
Дядя Костя войну начинал зимой под Старой Руссой на Северо-Западном фронте.
— Старшину с кашей по три дня не видели. Выходили на рокадную дорогу, где обозы конные шли. Овес, обронённый конюхами, собирали, чтобы похлебку овсяную сварить.
Я слушал и не верил. «Это в фашистской армии солдат капиталисты не жалеют, а в Красной Армии все наоборот». Что я тогда знал о войне?
Ефим Тихонович освобождал Югославию. Поскольку он преподавал историю, был человеком политически подкованным, и считал, что вождь Югославии то строит социализм, как у нас, то считает СССР страной-ревизионистом.
— Проститутка! — припечатал Ефим Тихонович вождя освобожденной им страны, затвердив слово ударом кулака по столу.
А был он роста гренадёрского, кулак имел изрядный. Сидящие за столом сразу глянули на меня, как бы извиняясь за крепкое словцо учителя истории. Зря они переживали, я же понимаю, что Ефим Тихонович зря по столу стучать не будет. Значит, действительно тот в Югославии ведёт себя, ну, как эта…
Отец начал издалека. В 1939 году по исполнении двадцати лет, призвали в Армию. Служил в Советской Гавани на Тихом океане. В автороте ТОФ, строили укрепрайон в военном порту. После начала войны все писали рапорта об отправке на фронт. Только в июне 1943 года эшелоном их привезли в заволжские степипод Сталинградом. Немцев уже от города на Волге отогнали.
Получили тогда вновь испеченные фронтовики американские машины, перегнанные в СССР через Иран. Водитель одной – здоровенный негр – знаками позвал отца, забрались они под машину, и на понятном только водителю языке объяснял преимущества этой машины, потом поднял большой палец: «Бери эту, не подведет!»
— Американец не обманул, – рассказывал отец. – Машина оказалась надёжной.
В составе вновь созданного зенитного дивизиона отец прошёл от Сталинграда до Венгрии. Один эпизод из рассказа я хорошо запомнил.
Уже в Венгрии шли ночью маршем, и наткнулись на колонну немцев, прорывавшихся из окружения. Гитлеровцы забросали головные машины гранатами, открыли шквальный огонь. Отец по боевому расчету схватил в кабине карабин, и в кювет, отстреливаться.
Гитлеровцы прорвались. Дивизион, заняв круговую оборону, не двигался дальше до рассвета. Потом увезли раненых в медсанбат, столкнули с дороги покореженные машины, что можно было, подремонтировали и пошли дальше. Через сколько-то километров, уже к обеду, на одном из участков дороги по обе её стороны увидели горы трупов.
— Это те же немцы, что через нас прорывались, — рассказывал отец. – Артиллерия их накрыла. Судя по обмундированию, эсэсовцы.
К вечеру гости разошлись, договорившись встретиться через год в том же составе. Когда мы остались с отцом одни, я спросил его:
— Пап, а ты хоть одного эсэсовца убил в том бою?
— Не знаю, темно было, не видел.
— Ну ты же стрелял по ним…
— Да. Но не видно было. Может в кого и попал, а может и нет.
— Это же эсэсовцы, они строчат из своих шмайсеров. Ночью видны вспышки от выстрелов. Надо было по вспышкам и стрелять.
— Я по вспышкам и стрелял.
Мне, конечно, было обидно, что отец не убил ни одного немца, но я гордился тем, что потом славно поработала наша артиллерия.
Помню уже девятый класс. Канун Дня Победы – 8 мая. В сельском клубе чествуют ветеранов. Зал полон. На сцене пионеры в белых рубашках и красных галстуках. Совхозное начальство вручает фронтовикам грамоты да по десятке премии. После каждого выхода ветерана клубный духовой оркестр трубит туш.
— На этом торжественная часть завершена! — объявляет ведущая торжества завклубом. – Перерыв один час, потом кино, после – танцы!
Все высыпали на площадь у клуба. Пока ждали кино, пионеры вынесли два стола из библиотеки, расположенной здесь же в клубе. Через калитку понесли к примыкавшему к клубу стадиону. За ними библиотекарша и завклубом с большими подносами из совхозной столовой. На них деревенские бутерброды – кусок черного хлеба с пластинками сала. Замыкали колонну фронтовики. В руках у двоих сумки, где позвякивали бутылки да гранёные стаканы – наркомовские сто граммов.
Мы, группа ребят-девятиклассников, в ожидании кино стояли у крыльца клуба. К нам подошел запыхавшийся Костя Зайцев. Ему около пятидесяти лет, скотник на МТФ, но из-за маленького роста все до сих пор звали его Костя.
— Где ветераны? – спросил он у нас. Мы показали. Костя засеменил в их сторону.
— Вот тоже воин, — кто-то скептически сказал ему вслед.
— Зря вы так, ребята, — услышали мы за спиной.
Это был Федор Истомин, лет на 15 старше нас совхозный механизатор. На голове фуражка-восьмиклинка новая, не выгоревшая на солнце. На плечах, как в кино, свежий темный пиджак. Под ним рубашка, длинноватые рукава которой подтянуты к локтям специальными резинками. Отутюженные брюки заправлены в хромовые сапоги, согнанные в гармошку. Про таких говорят – первый парень на деревне.
— Зря вы так, ребята. Костя воевал в десантных войсках. Их забрасывали за линию фронта. Он немцев ножами резал.
А мы Костя, да Костя…
Много лет спустя я увидел фильм о Сталинградской битве «Горячий снег». В одном из эпизодов батарея противотанковых пушек отбивала атаку немецких танков. После боя к артиллеристам приехал генерал. Каждому из немногих оставшихся в живых бойцов он вручал красные коробочки с наградами и повторял: «Чем могу. Чем могу». Этот киношный эпизод всегда напоминает мне о застолье фронтовиков на сельском стадионе и о боевом десантнике Косте Зайцеве. Дяде Косте Зайцеве…
До пятого класса я жил на улице Озёрной. Первые друзья детства мои именно с той улицы. Практически у всех пацанов отцы воевали.
Каждый день в почтовые ящики односельчан раскладывал газеты деревенский почтальон дядя Саша Мясников. Он подходил к ящику, выхватывал из почтальонской сумки газету, ловко складывал ее, чтобы просунуть в щель ящика. Только дядя Саша отличался одной особенностью – у него не было пальцев на обеих руках. От каждого осталось только по одной фаланге. При освобождении Латвии в одной из атак он был ранен. Атака захлебнулась, и он пролежал на снегу до темноты, пока его не вытащили с нейтральной полосы.
В десятом классе я выписывал журнал «Иностранная литература». В одном из номеров была опубликована книга воспоминаний американцев-участников второй мировой войны. Рассказ одного из них мне запомнился.
Дело было зимой 1945 года, когда союзники пошли в наступление в Арденнах. Гитлеровцы подготовились к атаке. Не только остановили американцев, но и сами пошли атаковать. На одном из участков взвод американских пехотинцев попал в окружение. Их зажали в зимнем горном лесу, огнём не давали поднять головы. Тогда командир сказал, что положение безвыходное. Живыми отсюда не уйти. Нужно сдаваться. Дал команду вынуть из новых секретных винтовок затворы и разбросать их по снегу. И поднять руки.
Я тогда прочёл это воспоминание, и задумался: а наши бы сдались? И тогда не поверил. И сейчас не верю.
Никто из ныне живущих, живых благодаря нашей Победе, не может представить и миллионной доли того, что выпало людям на войне. Каждая секунда под огнем – это подвиг. Танковыми клиньями обкладывали, «юнкерсами» бомбили, шмайсерами гнали от границы до Москвы. И всё-таки выстояли! Лев Толстой, ещё когда писал о первой отечественной – 1812 года, нашел этому объяснение: «Поднялись дубины народной войны». А у нас до сих пор злые и кровожадные энкэвэдэшники в кино гонят бойца в атаку. Разве под дулом победил бы? Видно, не родился ещё современный Лев Николаевич.
Анатолий КИКОТЬ, журналист
