Многие комсомольчане знают своего земляка писателя Бориса Дрозда, следят за его творчеством. В марте 2022 года он выпустил в свет роман «Волочаевская, 146», о расстрельной тюрьме. Действие происходит не где-нибудь «там», а в нашем крае, в городе Хабаровске. И речь идёт о «большом терроре» 1937-1938 гг.
ДОСТУПНА АУДИОВЕРСИЯ МАТЕРИАЛА ⬆
Известно, что Комсомольск был крупным центром ГУЛАГа, так как здесь базировались Управления Бамлага, Амурлага, существовало более 30 лагерных пунктов, работала пересылка. Но лагеря не были предназначены для приведения в исполнение высших мер наказания. Для этого существовала тюрьма НКВД, в Хабаровске, по адресу: ул. Волочаевская, дом 146.
Здание существует и сейчас и на нем могла бы быть мемориальная доска с таким текстом: «Здесь во внутренней тюрьме НКВД в годы большого сталинского террора было расстреляно по политическим мотивам около 11 тысяч жителей Дальневосточного края посмертно реабилитированных. Светлая память погибшим!» Но такой доски на здании нет. Кто-то из чиновников посчитал, что она вызовет негативные эмоции.
Дерибас, но не Карабас
Чтобы прочесть роман, нужно иметь крепкую психику, и даже в этом случае читать его будет нелегко. Автору удаётся погрузить читателя в события так, что тот начинает примерять происходящее с героями книги на себя. А все герои книги – реальные люди. На примере нескольких человеческих судеб он показывает их путь – от ареста до расстрела. Но начинается роман с главы о Терентии Дерибасе, начальнике Управления НКВД Дальневосточного края.
Это революционер, большевик, комиссар государственной безопасности 1-го ранга. К своему назначению на Дальний Восток в 1929 году он успел поруководить массовыми расстрелами офицеров, казаков, «классовых врагов» в Казахстане и Челябинской области. Также принял участие в подавлении антибольшевистских восстаний, в том числе Кронштадского и Тамбовского. К 1938 году это немолодой уже человек, 55 лет. При этом живёт с молодой женой, своей бывшей сотрудницей. В 1937 году у них родился сын Герман.
В этом же году в Хабаровск приезжают незваные гости – московские следователи, которые рьяно берутся разоблачать врагов и их заговоры. Но Дерибас отказывается санкционировать аресты, считая обвинения бездоказательными, основанными исключительно на выбитых под пытками признаниях. «Вы что же, Арнольд Аркадьевич, хотите арестовать лучших людей края, преданных делу партии и товарищу Сталину?» – спрашивал он московского гостя». Хотя Терентий Дмитриевич, конечно, понимал, что за москвичами стоят и нарком внутренних дел Ежов, и сам Сталин. Он уже видел начало повальных арестов, в том числе и лично знакомых ему, преданных революции людей. И был от этого в недоумении.
Дерибас размышлял о Сталине и считал, что на нём негативно сказывается неудавшаяся семейная жизнь, без любимой женщины и детей. Сам он к старости, после новой женитьбы, начал остро понимать необходимость для человека семейного счастья. Итогом его противодействия начинавшемуся «большому террору» стали отставка, вызов в Москву, арест и расстрел. Обвинение – шпионаж, организация заговоров в органах НКВД и армии. Собственно, московские следователи и выявили якобы имевшийся заговор высоких дальневосточных руководителей против Сталина.
У нас зря не арестовывают!
Вторая часть книги посвящена историям женщин – «харбинки» Нины Романовой, крестьянки Надежды Дрозд, заводчанки Лиды Ермоленко, дочери старого эсера Сони Гуревич и партийной работницы Анны Николаевны.
История Анны Николаевны началась с ночного ареста её мужа Лебеденко Евгения Владимировича. В гражданскую супруги вместе сражались против белогвардейцев, дважды бежали из плена. Анна была парторгом и с беспощадной ненавистью относилась к врагам народа, но тут у себя под носом проморгала врага, собственного мужа. Напрасно он пытался сказать ей, что это какая-то ошибка. «Ошибка?! У нас органы зря никого не арестовывают, а только троцкистов, шпионов, вредителей, врагов народа и прочую мразь!»
Одно только было непонятно Анне Ивановне – когда же муж успел снюхаться с троцкистами… Ведь был всегда на виду! Она потеряла покой и впала в депрессию. Собравшись с мыслями, написала письмо в партком, в котором казнила себя за то, что муж усыпил её бдительность, и просила исключить её из партии. При этом втайне надеялась, что товарищи поймут, что она невиновна, и оставят партбилет. Зря. От ЧСИР (члена семьи изменника Родины) отвернулись все. Спустя некоторое время арестовали и её.
Увидеть Союз и умереть
Интересна линия и «харбинки» Нины Романовой. Харбинцами называли бывших жителей русско-китайского города Харбин. К ним относились и работники Китайско-Восточной железной дороги. Отец Нины был дорожным инженером. В 1935 году КВЖД уступили Маньчжоу-гоу, марионеточному государству, подчинявшемуся Японии. У русских харбинцев был выбор – уезжать в другую заграницу или возвращаться в СССР.
17-летней Нине хотелось увидеть молодую Советскую страну, и она принимает решение приехать в Союз. Первые годы складываются неплохо, она учится в Ленинграде, в Институте путей сообщения. После по распределению приезжает в Хабаровск. Встречает молодого офицера, у них намечается свадьба. Но вскоре избранника арестовали, а спустя время взяли и Нину. Её арест не был связан с арестом жениха и был осуществлён по директиве арестовывать всех «харбинцев».
Рёв дизеля
Центральный герой книги — инженер Георгий Карташов работал на строительстве железнодорожного тоннеля под Амуром и был обвинён в подготовке взрыва на этом объекте. Его появление в тюрьме автор описывает со всеми подробностями быта заключённых. «Дверь за ним закрылась. Он поморщился от тяжёлого духа камеры и стал присматриваться. Камера была площадью метров 40, очень тесная, с тремя ярусами нар, до самого потолка».
Люди лежали не только на нарах, но и под ними. В каждой камере был староста, он и распределял новичка сперва под нары, потом, по мере освобождения мест, можно было очутиться и в самом удобном нижнем ярусе. Освобождались места по известной причине – регулярно все слышали рёв дизеля, которым заглушали звуки выстрелов в тюремном подвале.
Подъём по расписанию в 6 утра, день начинался с пересчёта. После староста буднично докладывал надзирателю: «В камере № 16 в наличии 43 человека, один мёртвый вынесен, шестеро ещё не вернулись с ночных допросов, двое в лазарете».
После начиналась очередь на оправку, то есть на оправление естественных нужд. В каждой камере была параша, но утром полагался организованный выход в туалет. Места общего пользования работали в тюрьме так же как почта, записки типа «Маша, мне дали пятнашку» или «Головков вчера расстрелян» прятались в незаметных местах и находили своих адресатов.
Мнимый суд
Следствие у всех шло по-разному. Кого-то каждую ночь таскали на допросы, про кого-то могли надолго «забыть». Описываются в романе и применявшиеся пытки, которые были разрешены специальным приказом. Часто подсудимых просто жестоко избивали. Цель – выбить признание, которого будет достаточно для обвинительного приговора в суде. Но даже если человек проявлял стойкость и ничего не подписывал против себя, «тройка» его всё равно осуждала. Многие надеялись доказать свою невиновность в суде, но его заседания длились не больше нескольких минут, а иногда практиковалось и заочное осуждение.
Массовость проводимого государством террора требовала неимоверной скорости работы репрессивной машины. «Ты только вдумайся, читатель! 12 тысяч заключённых должно быть расстреляно в ДВ крае, и все дела должны были пройти через одну-единственную «тройку!» Часто за одно заседание нужно было рассмотреть порядка 500 дел. Фактически «тройки» ничего не решали, так как жертвы террора уже были осуждены с присвоением в Москве категорий – первой (расстрельной) или второй (от 10 до 15 лет лагерей).
Будьте вы прокляты, палачи!
Что же Анна Николаевна? Тюрьма просветила и отрезвила её. Получив обвинение, она впала в истерику: «Это чудовищно! Я – изменник Родины?! Ха-ха-ха! Я-то – террористка?!» Также она осознала, как страшно заблуждалась насчёт мужа, и она молилась об одном – чтобы он её простил. «Милый мой, прости меня… Кто же нас так подло и страшно разделил…»
Но на настоящий бунт у экс-парторга сил не хватило. Моральный дух, даже у людей прежде стойких и твёрдых, в тюрьме падал очень быстро. Только и оставалось, стоя у параши в конце камеры, шептать: «Товарищ Сталин, горячо любимый, дорогой наш вождь, что же вы делаете… Мы же вам верили больше, чем себе…»
Сложный вопрос автор ставит перед читателем: отчего приговорённые к расстрелу не бунтовали? Почему не вгрызались в горло своим убийцам? И сам же на него отвечает: тюрьма, как удав, лишает человека воли. До последнего момента сознание не допускало мысль, что это произойдёт, надеясь на чудо.
Но бывали и эксцессы. Однажды в расстрельном подвале случайно погас свет. И человек 10-12, бывшие казаки, словно очнулись ото сна, вышли из шокового транса, закричав: «Будьте вы прокляты! Бей их, палачей! Хоть умрём с честью!» Повалили тюремщиков на пол, топтали ногами, пока кто-то из палачей не притащил керосиновую лампу и не расстрелял бунтовавших в упор. Потом во избежание эксцессов осуждённым предварительно связывали руки, а в рот вставляли кляп.
Советские – особые?
Существуют различные мнения о причинах «большого террора». Большинство историков идеологом и руководителем всех операций НКВД называет непосредственно Сталина. По мнению автора этих строк, причина террора кроется в том числе и в его национальных операциях. Против иностранных для СССР национальностей – поляков, немцев, прибалтов, финнов, румын, болгар и др.
В приказах не значилось, что людей надо арестовывать просто за национальность, но уточнялось, что речь идёт о лицах, связанных не только с иностранной разведкой, но и с заграницей как таковой. Например, чтобы вызвать подозрение, достаточно было получить посылку от зарубежных родственников. Фактически же основанием для ареста могла послужить всего лишь иностранная фамилия. Пример тому – учитель школы № 7 Комсомольска русский немец Гергард Иванович Дик, репрессированный в 1938-м.
В 1930-х Сталин начал переход от интернационализма к империализму. По мнению историка Никиты Петрова, корни такого разворота уходят в советско-польскую войну 1920-го, когда Сталин сделал для себя неприятное открытие о том, что национальное – сильнее классового. Почти взятая Варшава уплыла из рук, потому что поляки вдруг вспомнили о том, что защищают свою Родину. Также к началу 30-х завершилась и дискуссия о том, возможно ли построение социализма в отдельно взятой стране. Сталин уверенно ответил на этот вопрос присвоением советским людям особого статуса жителей страны счастливого социализма, находящейся в плотном кольце врагов. Как внешних, так и внутренних. Из всего этого и вытекал «большой террор».
